К самым северным петроглифам. По чукотской земле, по страницам истории.

6 Мая 2000

До прихода русских в ХУ11 веке на Чукотке еще удерживался неолит, новокаменный век, хотя почти во всех остальных районах Старого Света уже давно начался век железа. Огромные горные территории центральных частей Чукотского полуострова, где по распадкам и долинам рек кочевали со стадами оленей настоящие люди - именно так переводится слово чауча (чукча) - оставались труднодоступными для исследователей из-за суровых природных условий, значительной удаленности от побережья, не говоря уже о центрах цивилизации.

Картографирование восточного "кончика" Азии впервые удалось осуществить только с помощью авиации в 1932-33 годах. Последующие детальные геологические исследования, регулярно проводившиеся до конца 80-х годов нашего столетия практически стерли все "белые" пятна с территории Чукотки. Однако еще много загадок хранит в себе чукотская земля. Так, например, еще не раскрыта тайна происхождения оленеводства на Чукотке.

Нынешним летом я отправилась на этот далекий полуостров на краю света, чтобы посмотреть, как сейчас там живут люди, и увидеть рисунки древних художников, чтобы понять, как они жили раньше. И, возможно, приблизиться к разгадкам некоторых секретов. А чтобы полностью вжиться в этот край и немного почувствовать себя настоящим жителем тех мест, я отправилась в 1000 километровое путешествие по первозданной и практически ненаселенной местности Чукотского полуострова, надеясь на встречи с кочующими оленеводами. Средством передвижения я избрала легкий самодельный каяк, и то обстоятельство, что обтянут он был не шкурой морского зверя, а современным материалом, вовсе не помешало мне испытать на себе все прелести и невзгоды неизменной веками красивой и суровой природы Чукотки.

"У меня смелое намерение - подняться по Чауну к горам на 200-300 километров. До сих пор никто не поднимался на лодках так далеко по северным рекам Чукотки... Мы попробуем сначала подниматься на моторе, потом пойдем старинным, исконным способом русских землепроходцев - бечевой, а потом и пешком," - так писал о своей экспедиции 1934-35 годов по горам и тундрам Чукотки С.В.Обручев. Эти слова в полной мере относились и к моему путешествию, только поднималась я по рекам бассейна Тихого океана, а сплавляться намеревалась по реке Пегтымель, что впадает в Северный Ледовитый океан.

Пегтымель. Река, где сломались полозья. Так переводится это чукотское название. Но полозья могли сломаться лишь тогда, когда появились нарты, когда были приручены олени, а произошло это сравнительно недавно. И действительно, более старое название этой реки - Веркон, снежный заструг. Летом 1965 года техник - геолог Саморуков обнаружил на береговых обрывах этой реки маленькие наскальные рисунки, величиной не более 10-12 см. На следующий год их отыскать снова не удалось, сохранились лишь их фотографии. Скептики принимали эти изображения за детские рисунки. И только в 1967 - 68 годах специальные экспедиции под руководством Н.Н.Дикова сняли завесу тайны с этих рисунков. Их выбивали или вышлифовывали предки нынешних местных жителей Чукотки. Исследователи нашли и зарисовали все найденные ими изображения. Оказалось, что еще ниже по течению, то есть севернее, на скале было второе местонахождение петроглифов. Находясь на 69 градусе и 30 минутах северной широты, эти петроглифы являются самыми северными в мире и пока единственными чукотскими. Некоторые из них интерпритировать однозначно не удалось до сих пор...

Итак, мой путь, начинающийся из Анадыря - столицы Чукотского автономного округа, лежал к верховьям этой таинственной реки, реки, где на всем ее 300 километровом протяжении и даже в устье на побережье нет поселков. Первая встреча с оленеводами произошла в верховьях Гачгаыргываама, недалеко от полярного круга. Пешком, с рюкзаком за плечами я продвигалась к невысокому перевалу, бросив каяк на последнем относительно глубоком месте речушки, намереваясмь вернуться к нему на следующий день. К тому времени я уже 11 дней не встречала ни людей, ни даже медведей, поэтому легко понять восторг, охвативший меня, когда впереди показались 2 палатки и вездеход. Вскоре я оказалась в окружении дюжины ребятишек и мужчин. Единственная женщина чукчанка жарила лепешки на костре из ивовых веток. У всех, даже самых маленьких, на поясах висели ножи. Я в своей успевшей испачкаться брезентовой штормовке и военных камуфляжных штанах, с обветрившейся покрасневшей физиономией мало чем отличалась от аборигенов. Ведь брезент сегодня является основным материалом, из которого шьется летняя рабочая одежда чукчей.

Чукчи, вопреки некоторым ложным представлениям, прекрасно говорят по-русски, за исключением стариков. Но при этом не забывают свой язык. А живут они в ярангах, однако пастухи-оленеводы значительную часть своей жизни проводят в кочевьях, и летом, перемещаясь в день за стадом на 10-12 километров, каждый раз ставят обычные двускатные, выбеленные ярким солнцем брезентовые палатки. Зимой используются теплые палатки, сшитые из меховых оленьих шкур, а реже - миниатюрные яранги. То, что для меня нынче было путешествием, для местных жителей еще недавно являлось обычной жизнью. Когда не было вездеходов и тракторов, весь нехитрый скарб и минимальный запас продуктов сотни километров люди несли на себе, а зимой перевозили на оленьих упряжках. Возможно вскоре, когда выйдут из строя последние машины и закончится привоз топлива на Чукотку, можно будет снова наблюдать абсолютно первобытный жизненный уклад настоящих людей. Мне рассказали, как недавно в соседней бригаде оленеводов кончились спички, и пришлось, соорудив примитивный станочек, добывать огонь трением.

Ко мне подходит Игорь, вид его очень калоритен: волнистые черные волосы по плечи, опоясанные красной налобной ленточкой, глаза-угольки, сверкающие под мелкой сеткой накомарника, черная брезентовая камлейка - этакий широкий балахон до колен с глубокой прорезью для головы, красно-желто-зеленые клетчатые одеяльные штаны, тесак в расшитьых кожаных ножнах с костяной рукоятью на боку и меховые торбаса на ногах. По тундре оленеводы ходят в болотных сапогах, но на стоянках всегда переодеваются в легкие и теплые чукотские сапоги -- торбаса, голенища которых сшиты из шкурок, снятых с оленьих ног (из камусов), а подошвы выкроены из плотной шкуры лахтака -- морского зайца. "У тебя есть нож?"- осведомляется Игорь. И, получив утвердительный ответ, приглашает меня принять участие в трапезе.

Старая истина гласит: "Если хочешь знать, как живут эти люди, узнай, как и что они едят". Мясо здесь едят очень просто - дымящиеся куски его вываливаются из огромного котла на свеженарубленные ветки ивы, все садятся на колени вокруг и , орудуя ножами, отрезают себе любой кусочек, макают в соль, высыпанную на камушек, и отправляют в рот. Еще более живописная трапеза состоялась на следующий день, когда рано утром, за десять минут свернув лагерь и скочевав вниз по долине на вездеходе, оставив за собой лишь кострище, да свежий след гусеничных траков, оленеводы разбили новый лагерь на плотном тундровом ковре мелких кустарничков. Ребятишки тут же спустились к руслу речушки, поросшему высокими, в рост человека, разлапистыми ивовыми кустами в поисках дров. Старик, припав к земле, заслоняя хрупкое пламя от ветра, поджигал кеннот -- так по-чукотски называется вкуснопахнущий кустарничек, использующийся для разведения костра. Но мужчины не могли ждать, когда сварится мясо.

Время смешалось. Мы переместились во второе тысячелетие до нашей эры. С сырых костей мужчины срезают полоски мяса, жуют. Ленточки жестких жил берут в рот и ловко отрезают кусочки у самых губ, проводя ножом перед самым носом. "Поэтому у нас и носы такие короткие",- смеются они. Загорелые, закопченые первобытные охотники в засаленных одеяниях, поджав под себя ноги восседают вокруг горы полуобглоданных окровавленных костей. Ловкими ударами тупой стороны ножа они раздалбливают берцовые кости, извлекая оттуда розоватый, по вкусу напоминающий сливочное масло нежный костный мозг. В огонь бросают мышцы, они съеживаются, обугливаются с одной стороны и через несколько минут их съедают полусырыми. Кто-то, опалив с оленьей губы шерсть, поджаривает этот деликатес над пламенем на палочке. С речки возвращается рыболов, вываливает на тундровую лужайку жирных хариусов. Их потрошат и неизбежно вывалянных в листочках, лишайниках и мхах раскладывают на золу по периметру кострища. Не существует никаких предрассудков цивилизации.

По распадку к нам медленно приближается стадо, темные, светлые и пятнистые фигурки оленей. Одежда и пища. Не удивительно, что главным персонажем наскальной живописи являются именно эти животные. Когда стадо подходит к лагерю, пастухи сбивают его в кучу и плотная масса оленей начинает ходить по кругу. Это движение сопровождает мелодичный перезвон и шуршание еще не полностью очистившихся от шерсти рогов, а также хорканье-похрюкивание важенок. Мальчишки ловкими бросками накидывают ременный шнур -- чаат-- на рога хромых оленей, сообщя вытягивают упирающихся животных из стада, где им и оказывают медицинскую помощь -- промывают загноившиеся нарывы, вкалывают антибиотики. На фоне голубого неба возвышается антенна рации, протянутая от вездехода. Мы снова в ХХ веке, и мне пора продолжать путь на север.

Знаете ли Вы, дорогой читатель, что значит почувствовать запах дыма к вечеру утомительного сплава по мелководной речке с постоянными перекатами и почти сухими каменными горками, где каяк приходится протаскивать по гальке? Когда Вы находитесь в безлюдных районах центральной горной части Чукотки в полном одиночестве вот уже три недели, когда у Вас осталось меньше килограмма продуктов, лето на исходе, ночами палатку засыпает снегом, леденящий встречный ветер лишает сил, а вместо желанных хариусов изредка ловится маленькая мальма. Когда до ближайшего поселка, где гарантированно живут люди остается более 300 километров неизвестного пути. Такое чувство не поддается описанию. Итак, почуяв божественный аромат жилья, я насторожилась, как зверь и в бинокль выискав силуэты пяти яранг на дальней прирусловой террасе реки, стала приплясывать от радости: "Я буду есть!"

Чукчи -- удивительно гостеприимный народ. Меня тут же приглашают в ярангу пить чай. Прочный, хитроумно поставленный деревянный каркас прокопченный и отполированный дымом и временем обтянут рэтемом -- покрышкой, сшитой из выделанных оленьих шкур, а местами с вкраплениями кусков брезента. Посередине жилища окружностью из камней выложен очаг. На перекладинах каркаса развешаны и коптятся под дымом куски оленьего мяса, гирлянды кишок, покрытых нутряным жиром, рыбьи потрошеные тушки. Висит здесь и каменный божок -- продырявленный камень. Яранга пропитана неповторимым ароматом дыма ивовых веток. Мы находимся в так называемом чоттагыне -- холодной хозяйственной части яранги. Спят люди в меховом, шерстью внутрь, пологе. Он представляет собой прямоугольный невысокий короб, крепящийся на горизонтальных перекладинах каркаса и оттянутый сверху веревкой. Этакая палатка без дверей под высоким основным куполом яранги за очагом напротив входа. В доме может стоять 2 отдельных полога -- как бы двухкомнатная квартира. Под пологом расстелены шкуры, на них спят, ими и укрываются. Мне предлагают переночевать под пологом в кукуле -- спальном мешке из оленьих шкур. Такого комфортного тепла я давно не испытывала, и то, что вся я теперь вываляна в оленьей шерсти, меня ничуть не смущает.

Некоторые пожилые женщины уже облачились в меховую одежду. Интересно наблюдать как чукчанка передвигается по тундре: почти не сгибая колен в тяжелом меховом комбинезоне -- кер-керке -- она переваливается с ноги на ногу, словно циркуль. Если жарко, то с одного плеча можно скинуть рукав комбинезона. Но меня всегда интересовал вопрос, почему традиционной женской одеждой чукчей и эскимосов является кер-кер -- комбинезон, а мужской -- кухлянка -- меховая куртка до колен и меховые штаны? "Почему не наоборот? Это же неудобно,-- допытывалась я у чукчанок,-- каждый раз по необходимости вылезать из комбинезона, да еще на морозе!" "Привыкли,"-- пожимали они плечами. "А зачем у комбинезона такие широкие, словно галифе, штанины?"-- не унималась я. "А это карманы,-- хитро прищурилась одна из женщин, -- там много всего может уместиться, например, горшок." "Горшок?"-- и тут до меня дошло, что совершенно не обязательно раздеваться на морозе для отправления естественных надобностей. Жизнь в тундре не привила детям природы ложного стыда и, сидя в заполненной людьми яранге у очага, можно было слышать характерный звон, доносящийся из темного угла чоттогына, и затем наблюдать шествующую к выходу женщину, выносящую горшок на улицу.

На стойбище в ярангах большей частью времени живут женщины, дети и старики. Пока мужчины кочуют со стадом, женщины занимаются выделкой шкур, шьют меховую одежду и обувь. Старики мастерят нарты из деревяшек и рогов, скрепляя их между собой лишь кожаными вязками. По окончании летнего выпаса -- летовки -- стадо пригоняется к ярангам и отмечается праздник Молодого теленка. Во времся празднования происходит забой годовалых телят, шкурки которых необходимы для изготовления легкой меховой одежды. Все население стойбища облачается в нарядные праздничные ярко-оранжевые, выкрашенные соком ольхи традиционные одежды. Мужчины участвуют в соревнованиях на скорость, ловкость и силу. И глядя на эту реликтовую культуру, на этот народ, не утративший своей самобытности, не перестаешь восхищаться тому, что видишь это ввоочию, и живешь с этими людьми в одном времени, на одном континенте, совсем рядом, в каких-то девяти часах полета от Москвы на современном авиалайнере.

К реке меня провожают Тамара с Валерой -- гостеприимные хозяева яранги, где я жила. В дорогу мне дают мяса, крупу, лепешки и даже последний сахар. Напоследок чукчанка протягивает мне конфетку -- это очень трогательно, такое лакомство в тундре -- редкость.

Проходит несколько дней сплава, и я оказываюсь у подножия долгожданного берегового 30-ти метрового обрыва. Второй час, как я уже лазаю по серым алевролитово-песчаниковым выходам скал в поисках рисунков. Плоские плиты разрушающейся породы грудами валяются под крутыми утесами. Неужели время успело разрушить эти уникальные художества? Сажусь в каяк, проплываю небольшое расстояние, разглядываю прямо с воды очередную скалу, нависшую над склоном и вдруг мельком различаю маленькую фигурку -- рисунок оленя. Или это игра светотени? Течение чуть сносит меня вниз, силуэт пропадает, но я уже карабкаюсь наверх, к заветному скальному выходу и вижу маленькие, в 5 сантиметров высотой фигурки двух человечков, взявшихся за руки. Осматриваю все грани находящихся рядом скал, и мне открывается удивительная галлерея древних художников неолита.

Одни петроглифы протерты или вышлифованы на скалах. Это наиболее древние рисунки, относящиеся, вероятно к концу второго тысячелетия до нашей эры. Другие, более поздниие, выбиты более или менее глубоко и предвтавляют собой светлые силуэтные фигуры на темном фоне поверхности скалывания горной породы. Орудием живописцам служили куски белого кварца, коренные выходы и обломки которого в изобилии присутствуют здесь на скалах.

Пегтымельские наскальные рисунки запечетлели то время, когда на Чукотке уже сложились и развивались две культуры: тундровая и морская. Первая продолжала пока традиции охоты на диких оленей, выработанные на Чукотке еще во втором тысячелетии до нашей эры предками тундровых чукчей. Другая, более передовая, принадлежала морским зверобоям, предкам эскимосов и береговых чукчей.

Среди петроглифов полностью отсутствуют сюжеты, связанные с оленеводством. Все они рассказывают о жизни первобытных охотников на дикого оленя и на морского зверя. Раньше в этих местах под береговым обрывом мигрирующие осенью и весной олени форсировали реку и становились легкой добычей охотников. Среди рисунков можно заметить маленький каяк, с которого преследуется и закалывается олень. Видно выбитое отдельно двухлопастное весло. Часто встречаются на скалах большие лодки. Они двух типов. Восьмиместные чукотские морские байдары, обтянутые шкурой с гарпунером впереди и кормчим с рулевым веслом сзади и по сей день можно встретить на морском побережьи Чукотки. На рисунке можно рассмотреть, как охотники загарпунили кита, правда силуэт последнего немного зарос лишайником. Другие лодки с высокими носами, похожие на лодьи, являются более древними.

Особую сюжетную группу составляют разнообразные человекоподобные фигуры мужского и женского пола с полукруглыми образованиями над головой. Эти грибовидные силуэты над человеческими фигурами означают именно гриб, а не пышную прическу или головной убор. И хотя мухомор в заполярной Чукотке появляется спорадически, нельзя не признавать его культового значения в жизни древних чукчей. Похожие человекоподобные грибы (теонанакатл) мы можем видеть в каменных скульптурах древних майя, которые также связаны с культом галлюцинагенных грибов.

Этнограф - северовед Богораз пишет об опьяняющих мухоморах, что они являются к пьяным людям в странной человекоподобной форме. Это может быть однорукий или одноногий человек, либо вообще напоминающий обрубок. И это не духи, а именно мухоморы как таковые. Число их, видимое человеку, соответствует тому, сколько он их съел. Мухоморы берут человека за руки и уводят в потусторонний мир, показывают ему все, что там есть, проделывают с ним самые невероятные вещи. Самым большим из всех петроглифов (35 см высотой) является рисунок женщины-гриба с двумя косами. Рядом с ней изображена целая группа человеко-грибов разной степени антропоморфизации, и все они, возможно, исполняют ритуальный танец вокруг поверженного оленя. А вот что за непонятный овал, смахивающий на след человека, изображен над фигуркой кита? Может быть это кукуль?

Поднимался ветер. На скалы наползала облачная тень. Погода на Чукотке очень изменчивая. Я заторопилась в дорогу, до наступления зимы оставались считаные дни. Впереди меня ждал Северный Ледовитый океан, прибрежное плавание среди так и не успевших растаять за короткое северное лето огромных льдин. Но меня не страшили предстоящие трудности, ведь теперь мне передалась сила настоящих людей, людей прошлого и настоящего времени, которая и помогла мне благополучно выйти в цивилизацию и закончить двухмесячный трансчукотский маршрут на Мысе Шмидта.

http://www.chukotken.ru/articles/item10.html